Posted 20 июля 2018,, 07:18

Published 20 июля 2018,, 07:18

Modified 17 августа 2022,, 09:09

Updated 17 августа 2022,, 09:09

Владивостокцы впервые увидели спектакль по пьесе Генрика Ибсена

20 июля 2018, 07:18
Премьера спектакля «Нора (Кукольный дом)» по пьесе Генрика Ибсена на подмостках Приморского Академического краевого драматического театра имени М. Горького прошла в конце первого месяца лета 2018, 29 и 30 июня. Ибсен никогда ранее не был показан на главной сценической площадке Владивостока.

О том, насколько удачным оказался первый опыт, сегодня анализирует директор Приморской краевой публичной библиотеки имени А.М. Горького, критик Александр Брюханов

КАНАТ ОТРУБЛЕН. (А. Блок)

- Вы и Норе, и Хельмеру предъявляете один моральный счёт?

-Да.

-Ибсен бы Вас не понял.

-Наверное. Но мне всё равно.

Из разговоров с создателем спектакля «Нора. Кукольный дом» Мортеном Боргерсеном.

«Нам есть о чём поговорить, Торвальд!» – реплика героини пьесы Генрика Ибсена «Кукольный дом» положила начало целому художественному направлению в драматургии ХIХ века. Всё, что будет написано самим Генриком Ибсеном, а позже Чеховым и Стриндбергом назовут «новой драмой».

История Норы Хельмер станет её родоначальницей. «Мне надо остаться одной, чтобы разобраться в себе самой. И во всём прочем», – произнесёт она, закрывая за собой дверь. За дверью остаются дети, дом и разлюбленный супруг. На исходе ХIХ века большего скандала и представить было нельзя!

Рушащиеся браки описывали Лев Толстой и Гюстав Флобер, но у этих авторов семейный конфликт был делом частным, а тут уход – как бунт, как вызов общественному мнению, как покушение на устои. «И раз мы с Ибсеном, – поддерживал соответствующие настроения Александр Блок, – тем самым мы со всем современным человечеством». Больше других Ибсен - ниспровергатель пришёлся по вкусу русскому читателю. И русской сцене. Вера Комиссаржевская играла Нору так, будто бы всякий раз испрашивала благословения небес и получала его. Комиссаржевская задала вектор. С тех пор Нора не просто роль. Это моральная установка. Воплощение жизненной воли. «Quantum satis»– по мысли другого ибсеновского героя – Бранда. В переводе с латыни - «Полной мерой».

Все лучшие постановки «Кукольного дома» – об этом. О том, как в Норе рождается новый человек. Как вызревает в ней это решение быть, осуществиться, обрести себя. Отечественный театр ставил Ибсена, словно бы предъявлял счёт. Русские доктор Стокман, строитель Сольнес, Нора Хельмер, и, наконец, трагический Бранд – это не просто персонажи, это вера и воля их создателя. Это ещё не вполне политика, это только мораль. Потом появится Брехт, чтобы соединить мораль и политику. Брехт в своих театральных созданиях пойдёт дальше: он поставит на карту существование человека. Вера и воля Ибсена, покоящиеся по меткому замечанию Блока в лоне «вечно-женственного» отойдут, завесятся дымкой, ибо «канат обрублен, и старый берег прошлого» отдаляется, тонет, исчезает в тумане»…

Недавнее прочтение «Кукольного дома» в Приморском академическом краевом драматическом театре им. М. Горького – свидетельствует о другом. О том, что «старый берег прошлого» вовсе не исчез, а способен вновь довольно-таки рельефно обозначиться в тумане времени. История Норы Хельмер на этот раз рассказана соотечественником драматурга, норвежским режиссером Мортеном Боргерсеном, уже ставившим во Владивостоке. Пять лет назад он озадачил наших зрителей толстовской «Анной Карениной». Её переводом с языка оригинала на некий универсальный язык, каким предпочитает говорить высокомерный Запад со всем, подотставшим от него в своем развитии человечеством. Всё выше изложенное – короткий пересказ наших с г- ном Боргерсеном разговоров, которые мы вели перед премьерой. Я тогда убедился в том, что в задачу норвежца не входило хотя бы бегло ознакомиться с русской театральной историей, увидеть в ней Ибсена и понять, что без русских спектаклей Ибсен многое теряет, как, впрочем, многое теряет без Ибсена и русская сцена.

«Нора» Мортена Боргерсена – классический постмодернистский спектакль, при условии, что сам постмодернизм – уже классика, такая же, как и творчество Генрика Ибсена. Постановка Боргерсена никак не связана с театральным прошлым, и прошлым как таковым. Полная зацикленность на сегодняшнем дне. Его абсолютизация. И Нора, и Хельмер – вполне респектабельные современные супруги. Средний класс. Тот его слой, который ориентирован на такие западные ценности, как индивидуализм и либерализм. С одной оговоркой – нет плюрализма интересов. Стороны расходятся, их разводят идейные аспекты этих самых интересов. Они у каждого свои. У четы Хельмеров, у доктора Ранка, у кредитного брокера Крогстада, у ищущей стабильности в жизни фру Линне

Впрочем, разбираться с жизненными установками трёх последних персонажей норвежский режиссер не намерен. Его интересуют Хельмеры. Торвальд и Нора. Не появись Крогстад со своим фальшивым, уличающим Нору векселем, могло бы всплыть что-то другое. Причины не важны. Важно следствие. Ибсен увлечён анализом краха тех духовных основ, на которых покоятся буржуазный индивидуализм и буржуазный прагматизм. Как это всё ко времени в сегодняшней России со всеми её социальными болезнями и мировоззренческой путаницей.

Но Боргерсен ставит о своём. Об утрате взаимопонимания. О нравственном прозрении. О выяснении отношений внутри семьи. Постмодернистский способ мировосприятия наглядно реализован. В спектакле норвежца реальной жизнью живут не только люди, но и созданные ими символы. Чего стоят одни красные драпировки, которыми отсечена глубина сцены. Этот вызывающий красный, самодовлеющий цвет! Драпировки рухнут в финале, изобретательно опустятся на внушительный дверной проём, тяжёлая фактура которого и есть самостоятельный художественный образ, некий знак – концепт, организующий всё сценическое пространство. Что означает сия метафора? Крушение внутреннего мира ибсеновской героини? Крах её семейного очага? «Канат отрублен», – вспоминается Александр Блок. Кукольный дом в силу его ущербности снесён. Но Ибсен прочитан Боргерсеном так, что рушится не сам дом, а только его быт. Мужчина и женщина выясняют отношения друг с другом, а постановщик держит моральный нейтралитет. Он не на той, ни на другой стороне. Неправы оба.

Но так ли у Ибсена? В спектакле Боргерсена нон-конформизм Норы (Яна Мялк) подпитывается женским разочарованием и только. Разумеется, разочарование можно очень сильно сыграть. Что актриса и делает. Она замечательно проводит вторую половину спектакля, в которой много смысловых пауз и «тишайших» минут. Режиссёр дарит ей довольно эффектную мизансцену. Нора замирает перед зеркалом, словно бы впервые видит себя. Всматривается. Долго-долго. Подробно-подробно. Так, как это делают героини фильмов Ингмара Бергмана.

Этим изучением своего изображения в зеркале завершается первый акт и начинается второй. Нора продолжает узнавать и не узнавать себя. Эта другая Нора спокойно, вкрадчиво и тихо, как отходную, как канон на исход души проведёт сцену с доктором Ранком (Евгений Вейгель). С особым норвежским холодком попытается выяснить отношения с Хельмером. Но когда поймёт, что это невозможно, собьётся на острую русскую ноту. «Русское» вдруг прокричит, даст знать о себе в этом изысканно-сдержанном, осознанном как западно-европейский культурный феномен, спектакле.

Вопрос, обретёт ли владивостокская постановка этот «западный» тон, зависел от того, сумеет или не сумеет режиссёр привести ибсеновскую Нору в соответствие с индивидуальностью актрисы, утверждённой им на главную роль. Боргерсену явно импонирует современная внешность владивостокской исполнительницы. Лицо, в котором вдруг обнаруживаешь знакомые скандинавские черты. (В какие-то минуты Яна Мялк очень напоминает любимейшую актрису Ингмара Бергмана Харриет Андерссон). Линии её лица графичны, резки и колючи, как очертания северных фьордов. В лице – та же тусклость красок, как будто бы их погасила всегда плохая норвежская погода. Но это – настроение минуты. Ты уже готов принять это как неизбежное, и вдруг это внезапное преображение! Словно бы прорыв сквозь низкую облачность – и перед тобой – ослепительность снежных вершин, всегда завораживающих норвежского драматурга. Ведь в Ибсене – величайшем диагносте своего времени – всегда жил тончайший лирик. Его соотечественники знают об этом лучше нас с вами! «Ваша актриса демонстрирует класс европейского уровня», – признается постановщик.

Замечательно, соглашаюсь я, но актриса играет жертву. В жертву её превращает то обстоятельство, что режиссёр занят выяснением отношений между четой Хельмеров, а не выяснением отношений четы Хельмеров и окружающего их мира. И второе – что Хельмер (Сергей Лисинчук) – мельче, духовно уже и примитивнее ибсеновского Хельмера. Ханжа и лицемер, невежественный филистер, превративший брак с прекрасной женщиной в некое ежедневное назидание. Это и только это играется артистом.

Тогда почему один моральный счёт? Задуманное отсутствие дистанции между героями делает Нору только жертвой, а её историю лишает исключительности. Долго длящегося, превратившегося в назидание объяснения героев не достаточно для кульминации. Ибсен не переносит упрощений, подгонок под современность. Я показал режиссёру фрагмент телеспектакля «Нора», созданного на ЦТ в 1980 году с Ларисой Малеванной в роли Норы, которую она сыграла с ибсеновской точностью. Героиня Малеванной молча слушала Торвальда, его монолог о преступных матерях, и на неё словно бы нисходило моральное просветление. Бытовая ситуация, как того требует Ибсен, у нас на глаза превращалась в символическую. Мы видели, как мучительна для Норы эта драма прозрения, но её решение будет бесповоротным. Оценка увиденного Боргерсеном была ответом хорошо воспитанного человека:

«У меня нет этой сцены», – скажет он. «Тем сложнее, – возражаю я, – будет Вашей героине оправдать свой уход из семьи».

Но актриса сделала для этого всё возможное. Сделала иначе, чем в первоисточнике. С иной мыслью. Но эту решимость своей героини она сыграла. Её Нора разрывала семейный узел естественно, с сильной, горячей и молодой волей. И как мне показалось, разрывала навсегда. «Канат обрублен», – некогда резюмировал высоко чтивший Ибсена Александр Блок.

"